В конце XVI столетия русские люди переживали настоящую ломку общественного сознания. Неожиданно исчезла привычная защита патриархальных институтов, когда за каждого были готовы вступиться все представители его рода. Именно в эти годы резко сокращаются поминальные списки, которые обычно приносили в церкви. Раньше каждый из этих списков включал в себя сотни имен. Теперь оказалось, что не за кого молить Бога, только за себя и немногих близких.
На фоне всеобщей отчужденности происходило стремительное падение нравов. «Впали мы в объедение и в пьянство великое, в блуд и в неправды, и во всякие злые дела», — признавались русские люди. «Во всех сословиях воцарились раздоры и несогласия, никто не доверял никому», — отмечали находившиеся в России иностранцы. Признаком эпохи стали крайняя подозрительность и неуважение к чужим правам, имуществу и самой жизни. Пышно расцвели доносы и судейские тяжбы, каждый стремился улучшить свое положение за счет другого. Чтобы на смену распавшимся патриархально-родовым связям пришло осознание причастности к новой гражданской общности, пришлось пройти через испытания Смутного времени.
В Смуту шла война всех со всеми. Боролись друг с другом высшие и низшие сословия: бояре с дворянством и купечеством, крестьяне и холопы — с помещиками. Страна раскололась на враждующие области. В противоборстве сталкивались воинственные обитатели степной границы и торговое население Севера, вражда охватывала даже соседние города. Жители Переяславля-Залесского однажды напали на Ростов Великий и так жестоко разорили его, что вызвали удивление даже у оказавшихся рядом поляков. Творились немыслимые вещи. Неведомые бродяги объявляли себя самодержцами, бывшие холопы, случалось, командовали вчерашними хозяевами, аристократы вставали во главе разбойничьих шаек, а правители соседних стран предлагали себя в качестве «заступников» погибающего Русского государства.
Ради прекращения Смуты народ уже был готов признать царем иноземного принца — сына польского короля. Однако, даже принимая государем иноплеменника, русские люди никогда бы не согласились на утрату независимости, не допустили бы покушения на свою веру и обычаи. В сентябре 1610 г. под предлогом защиты от Лжедмитрия II в Москву были введены польские войска. Они остались в столице и после того, как самозванец бежал в Калугу, где был убит собственной охраной. Поляки вели себя в Москве как захватчики, а боярское правительство полностью подчинилось польскому коменданту.
Один патриарх Гермоген, которого в отсутствие царя воспринимали как главного человека в государстве, объявил, что освобождает народ от присяги, данной польскому королевичу. Патриарх рассылал по городам грамоты с призывом забыть былые распри и всем миром подняться на борьбу за освобождение страны. Поляки бросили патриарха в темницу, но русские города уже начали пересылать друг другу грамоты, обсуждая как соединенными силами идти к Москве. В начале 1611 г. было образовано Первое ополчение, в которое влились ратники из 25 городов России, а также многочисленные вольные казаки, прежде воевавшие на стороне самозванцев.
В марте 1611 г., еще до подхода первых отрядов ополчения, в Москве вспыхнуло восстание против польского гарнизона. Одним из руководителей этого стихийного восстания стал князь Дмитрий Пожарский, дом которого находился на Сретенке. Собрав людей с окрестных слобод и вооружив их на соседнем Пушечном дворе, Пожарский вел уличные бои с интервентами. Только уничтожив непокорный город огнем, поляки сумели справиться с восстанием.
Несколько дней спустя к сожженной Москве подошло русское войско. Однако действия отрядов ополченцев были несогласованными и малоуспешными. «Бысть у них под Москвой меж себя рознь великая и делу ратному толка не бысть меж ними», — говорили о Первом ополчении. Когда же летом 1611 г. от рук казаков погиб главный руководитель ополчения — рязанский воевода Прокопий Ляпунов, большинство городских отрядов разошлись из-под Москвы. Казаки, оставшись в одиночестве, не имели сил взять Кремль и Китай-город, где укрепились поляки.
Стало ясно, что с врагом не справиться, не добившись прежде единства. Из Троице-Сергиева монастыря во все концы страны летели призывы забыть взаимную рознь: «Если и есть в ваших пределах недовольные, Бога ради отложите то на время, чтоб об едином всем вам с ними положить подвиг свой. Если совокупным и единогласным молением прибегнем к всещедрому Богу и обще обещаемся подвиг сотворити, милостив Владыка избавит нас от лютой смерти и вечного порабощения латинского».
Осенью 1611 г. в России наблюдался небывалый религиозный подъем. То из одного, то из другого города приходили вести о чудесных видениях. В Нижнем Новгороде купец Кузьма Минин, один из выборных руководителей города, объявил: «Святой Сергий явился мне во сне и приказал разбудить уснувших». После этого нижегородцы единодушно решили пожертвовать жизнями и имуществом ради освобождения страны. Так было положено начало Второго ополчения. Его военным руководителем был выбран Дмитрий Пожарский, оправившийся после тяжелого ранения во время московского восстания.
Первыми в Нижний Новгород пришли коломенцы, за ними последовали отряды из рязанского края. К ополчению присоединились даже ратники из захваченных поляками западных городов — Смоленска, Вязьмы, Дорогобужа. Нижегородцев поддержала Казань — крупнейший город Поволжья, ставший к тому же главной церковной кафедрой страны после захвата поляками Москвы, а шведами —Новгорода. «Митрополит и мы, всякие люди Казанского государства, согласились с Нижним Новгородом и со всеми городами поволжскими, с горными и луговыми татарами и черемисой на том, что нам всем быть в совете и соединении. Стоять на том крепко до тех пор, пока Бог даст на Московское государство государя, а выбрать бы нам на Московское государство государя всею землею Российского государства».
Хотя ополчение собиралось под знаменем борьбы за православную веру, в нем были и мусульмане-татары, и остававшиеся тогда язычниками черемисы (марийцы). Их предводители мурзы входили в руководящий орган ополчения — Совет всей земли. Важный пост занимал там и Дмитрий Черкасский — крещеный кабардинский князь Каншов Мурза. Как ни покажется странным, среди ратников, идущих освобождать Москву от «латынян», оказались и католики. В ряды ополченцев влился отряд польского ротмистра Хмелевского, насмерть рассорившегося со своими командирами. В то же время Пожарский решительно отказался от предложений иностранных кондотьеров: «Наемные люди из иных государств нам теперь не надобны. Сами мы служим и бьемся за святые церкви, православную веру и свое отечество без жалования. Так, уповая на милость Божию, оборонимся и сами, без наемных людей!»
Делу борьбы с иноземными захватчиками немало вредило отсутствие согласия между Вторым ополчением и стоявшими под Москвой казаками. Оба войска враждебно относились друг к другу, казачьи атаманы даже подсылали убийц к Пожарскому. Земская рать остановилась на полпути в Ярославле, опасаясь столкновения не с поляками, а с соотечественниками-казаками. Наконец летом 1612 г. при посредничестве келаря Троице Сергиева монастыря Авраамия Палицына ополченцы и казаки договорились, но только «чтоб друг на друга никакого бы зла не умышлять» — о совместных действиях уговора пока не было.
Однако нужно было спешить, на помощь польскому гарнизону шел гетман Ходкевич. В июле к Москве были посланы передовые отряды Второго ополчения, а в августе с основными силами подошли Минин и Пожарский. Некогда процветающая столица Русского государства теперь представляла огромное пепелище. От оживленных улиц Белого города остались только заросшие кустарником обугленные бревна, обрушившиеся погреба, обвалившиеся печи и опустошенные огнем каменные церкви. Эти руины уже полтора года были полем непрерывных боев. Практически ежедневно поляки совершали вылазки из Кремля, сталкиваясь с русскими отрядами. «Во время стычек обгорелые печи и погреба были нам вместо шанцев, — вспоминал один шляхтич. — Мы прятались за одни печки, московитяне — за другие, а если не могли друг друга достать из ружей, хватались за кирпичи».
Городская жизнь переместилась на окраины. Главный казачий стан находился на Яузе. Вокруг него группировалось уцелевшее московское население. Там выросли новые улицы из лачуг и землянок, открылись мастерские и торговые лавки. Русские удерживали пригородные монастыри и все башни Белого города. В узловых пунктах обороны были сооружены небольшие крепости — острожки. Однако полякам удавалось прорывать русскую оборону и проводить в Кремль обозы со съестными припасами.
20 августа Пожарского и Минина встречал у Москвы предводитель казачьего войска князь Дмитрий Трубецкой. Он предложил ополченцам разместиться в хорошо укрепленном казачьем лагере, однако земские ратники стали строить собственный лагерь у Арбатских ворот Белого города, чтобы закрыть дорогу Ходкевичу, идущему с запада. Ополчение прибыло вовремя, уже на следующий день польский гетман появился под Москвой. Главную тяжесть боев вынесла на себе земская рать. Казаки, стоявшие в бездействии на противоположном берегу Москвы-реки, насмешливо кричали: «Богаты пришли от Ярославля, отстоитесь одни от гетмана!» Однако в последний момент они все же пришли на помощь Пожарскому. Окончательно же боевое братство двух русских армий скрепилось в решающем сражении 24 августа в Замоскворечье, которое закончилось разгромом Ходкевича.
Осаду оставшегося в Кремле и Китай-городе польского гарнизона продолжили уже сообща. Казачье войско еще выражало недовольство, требовало за службу денег, угрожая в противном случае уйти от Москвы. Однако когда из Троицкого монастыря привезли как оплату драгоценную церковную утварь, казаки отказались делить ее между собой и отправили обратно, пообещав терпеть нужду до полной победы. В конце сентября было наконец достигнуто соглашение: «Мы, Дмитрий Трубецкой и Дмитрий Пожарский, стали заодно и укрепились, что нам да выборному человеку Кузьме Минину Москвы доступать и Российскому государству во всем добра хотеть без всякой хитрости».
Объединенное командование располагалось в районе Трубной площади на Неглинке — на полпути между станами Пожарского и Трубецкого. Общими усилиями был выкопан большой ров, окончательно отрезавший польский гарнизон от внешнего мира. Были устроены мощные артиллерийские батареи — у Пушечного двора, у Всехсвятской церкви на Кулишках и у Георгиевского монастыря на Петровке. Беспрерывный обстрел наносил неприятелю большой ущерб, но еще большие потери осажденные несли из-за голода.
Пожарский предложил полякам: «Такую нужду и голода за неправду терпеть нечего, сберегите головы ваши. Которые захотят в свою землю, тех отпустим без всякой задержки, а которые от голода не смогут идти, то мы вышлем подводы». Заносчивые поляки в ответ объявили, что не страшатся русского войска, собранного из крестьян и посадских: «Лучше ты, Пожарский, отпусти к сохам своим людей, пусть холоп по-прежнему пашет землю, поп знает церковь, а Кузьма занимается торговлей!»
Однако месяц спустя сократившийся наполовину вражеский гарнизон уже не мог оборонять всю линию укреплений. 22 октября (4 ноября по н. ст.) 1612 г. ополченцы пошли на приступ и прорвались через Китайгородскую стену. Это был решающий успех. В руках у поляков остался только Кремль, да и тот, как стало ясно, они не смогли бы удержать. Как победный знак в Китай-город внесли хранившийся у Дмитрия Пожарского список иконы Казанской Божией Матери. Князь Пожарский дал обет построить в честь нее церковь. Чудотворная икона явилась в Казани в 1579 г. священнику Ермолаю — будущему патриарху Гермогену. Сам патриарх, чей призыв положил начало освободительной борьбе, умер в темнице в феврале 1612 г., но образ, когда-то обретенный им, стал символом победы.
Полякам оставалось только просить пощады. «Мы принуждены были войти с русскими в договор, ничего не выговаривая себе, кроме того, чтобы нас оставили живыми», — сообщили польские командиры на родину. 26 октября (8 ноября по н. ст.) из Кремля вышли находившиеся вместе с поляками бояре с семьями. Казаки хотели расправиться с ними, как с изменниками, но Пожарский и Минин заявили, что русским людям пора прекратить враждовать друг с другом. На следующий день из Кремля вышел, сложив оружие, и польский гарнизон.
Оба русских войска, двигаясь с Арбата и Покровки, соединились на Красной площади. На Лобном месте троицкий архимандрит Дионисий отслужил благодарственный молебен, а затем во главе торжественной процессии вошел в освобожденный Кремль с иконой Казанской Божией Матери. В воротах Фроловской (ныне Спасской) башни троицкого архимандрита уже встречало кремлевское духовенство с иконой Владимирской Божией Матери.
Уже в начале ноября по стране были разосланы грамоты об избавлении от врага и «о собирании государском». В Москву приглашались по два выборных от каждого русского города. В начале 1613 г. собравшиеся в столице на Земской собор представители 50 городов и уездов решили главный вопрос — «кому быть на Московском государстве». Новым русским царем был избран совсем юный Михаил Романов. С его воцарением закончилось Смутное время, хотя до окончательного наступления в стране «тишины и благодетельного жития» прошло еще несколько лет.
Не сразу удалось и князю Пожарскому выполнить обет и построить на свои средства в Китай-городе церковь в честь Казанской иконы Божией Матери, а пока памятный список с чтимого образа хранился в княжеском доме на Сретенке. Наконец в 1630 г. князь Пожарский заложил храм на углу Никольской улицы и Красной площади. Возведение церкви было закончено через три года. Дмитрий Пожарский на своих руках перенес в храм образ Казанской Божией Матери. С тех пор каждый год 22 октября (4 ноября по н. ст.) из Казанского собора на Красной площади устраивался торжественный крестный ход в память о победе и преодолении Смуты.
Д. Никитин, кандидат исторических наук
